Ловцы фортуны - Страница 29

При виде мачехи в его душе проснулись противоречивые чувства — брак Лоры и его отца способствовал его окончательному отчуждению от семьи. Леди Энн, мать Филипа, умерла при родах Миранды, когда ему было девять лет. Но еще до ее смерти Филип осознал, что живет странной и одинокой жизнью, за пределами семейного круга, зная об отсутствии к нему интереса со стороны Энн и о неприязни Мэтью. Его горечь возросла, когда он заметил всепоглощающую любовь Мэтью к Миранде.

Затем на какой-то миг ему показалось, что все может измениться. В пасхальные праздники 1899 года он приехал в Брайтуэлл, загородный дом семейства в Беркшире, и обнаружил, что его старая няня уволена. На ее месте оказалась новая гувернантка Миранды Лора — обладательница сияющих, каштановых волос, огромных изумрудных глаз и самой чудесной во всей Англии улыбки. Она ухаживала за ним и Мирандой, когда они тяжело заболели скарлатиной; это время было самым счастливым периодом его жизни. Однажды она обняла его и прижала к себе; даже сейчас он мог вспомнить запах ее кожи, шелковистость волос, мог почувствовать ее грудь под своей щекой… Но потом, когда он полюбил ее, Лора предала его, объединилась с его врагом, стала его мачехой. Они с отцом уехали в Южную Африку, забрав с собой Миранду, и там поженились.

Его буквально скрутило от боли, когда он услышал о браке Лоры и Мэтью. Горечь и ярость переполняли его душу, когда он представлял ее в постели отца. С тех пор он стал избегать Лоры — любые ее прикосновения вызывали у него чувство обделенности. Как мало они стоили по сравнению с теми ласками, что она дарила его отцу.

Но одновременно эти прикосновения очаровывали его. Глубокая жажда семьи, материнской ласки, любви к женщине сплетались в Филипе с ненавистью к отцу — эти чувства, глубоко спрятанные в его душе и не до конца им осознанные, были необыкновенно сильны.

Филип отвернулся, притворившись, что не заметил Лору. Он полагал, что неудачные попытки Лоры наладить с ним отношения огорчают ее, и это доставляло ему некоторое удовлетворение — уж если он не может обладать ею, то в состоянии причинить ей боль!

— Молодец, Филип! — Винсент Уитни, пробившись вместе с Диком Латимером через толпу, с энтузиазмом затряс его руку. — Ты должен провести этот вечер с нами. Я познакомлю тебя с самой прекрасной девушкой, которую только можно себе представить.

— Мой дорогой Винсент, ты, должно быть, спятил, — растягивая слова произнес Филип. — Я не намерен нарушать освященные временем традиции гонок. А они гласят, что я обязан напиться вдрызг и проснуться завтра ранним утром в полицейском участке на Уэйн-стрит. Уже сейчас, пока мы тут болтаем, все заведения на Пиккадилли и Лейсестер-сквер готовятся к нашему натиску, который мы обрушим на них, в ресторане «Сент-Джеймс» задраивают все люки, а полицейские вооружаются дубинками и покрепче натягивают шлемы! И уж если в мои планы ворвется женщина, вряд ли она будет походить на девушку, взятую под опеку твоей доброй матушкой.

Он подождал, пока не утихнет громкий смех, а затем тихо добавил:

— Больше всего мне подошла бы актриса. Моя семья вообще славится театральными эффектами!

В этот раз хохот был еще неистовей, потому что все поняли намек Филипа. В прошлом году его кузен Чарльз, граф Хайклир, обзавелся невестой. Испытывая склонность к наименее благородным слоям общества, Хайклир потряс аристократию женитьбой на хористке.

— Уж если дядя Мэтью женился на гувернантке, — упрямо объявил он ужаснувшимся родственникам, то почему я не могу жениться на той, которая мне нравится?

Самым неприятным для твердолобых аристократов оказался тот факт, что граф Хайклир подал дурной пример, которому готовы были последовать и многие другие — отныне не одни только титулованные особы могли рассчитывать на благосклонность мужской половины обитателей Уэст-энда.

— Ты пойдешь с нами, Винсент? — спросил Филип. — Или потратишь вечер на свою мать и ее юную подопечную?

— Я иду с тобой, — торопливо заверил Винсент. Как бы он ни восхищался Тиффани, до завтрашнего утра она никуда не денется, а вот ночь после гонок пролетит так быстро, что и не заметишь.

Так получилось, что на вечеринке веселая компания, изрядно выпив, чуть не рассорилась из-за приглянувшейся им девушки.

— Я первый ее заметил, — упрямо твердил Дик Латимер.

— Но я ей больше нравлюсь, — парировал Филип.

— Может, стоит пустить ее с аукциона, — предложил Дик, слегка покачиваясь, — как буфетчицу на алмазных копях.

— К черту! Это слишком долго! Лучше разыграем ее, — и Филип вытащил из кармана игральную кость. — Пусть каждый назовет номер. Мой — шестерка.

Они сидели в тускло освещенном отдельном кабинете ресторана, и в задымленной атмосфере комнаты повисло напряжение, когда Филип начал очищать стол, в беспорядке заваленный остатками еды. Он осушил бокал шампанского, затем торжественно поместил в него игральную кость и, сильно встряхнув, перевернул бокал над столом.

— Шесть! — в горьком разочаровании закричал Дик. — Боже, Филип, ты хоть когда-нибудь проигрываешь? Дай-ка мне рассмотреть эту кость.

— Смотри, — усмехнулся Филип. — Но ведь ты знаешь, что существует лишь один человек в мире, которого я не прочь надуть.

— Ты имеешь в виду своего отца? Что ж, кость как кость. Думаю, это тот самый случай, когда я подорвался на собственной мине — ведь если бы не я, ты бы не участвовал в этих гонках!

Добродушный Дик поманил другую девушку, а знойная брюнетка, бывшая причиной их спора, опустилась Филипу на колени. Он небрежно опустил корсаж ее платья и начал целовать ее открытые груди, но его мысли витали далеко. Он вспоминал случай, на который сослался Дик…