Ловцы фортуны - Страница 23

Интимная лирическая атмосфера сохранялась и на следующих сеансах, и вскоре Тиффани стала приходить на Макдугал-авеню ради этих ощущений, а также в поисках новых друзей и свежих впечатлений. Огонь в очаге, разожженный на деньги Тиффани, достаточно прогревал комнату, чтобы можно было сбросить меха, но еще сильнее грело ее пламя в карих глазах Джерарда. Хотя она привыкла к восхищению, признание ее красоты Джерардом имело особое значение. Словно любимое и лелеемое сокровище наконец оценил эксперт и объявил, что это поистине редкостный, выдающийся шедевр.

И, конечно, было лишь делом времени, чтобы он решился поцеловать ее. Тиффани с нетерпением ждала этого мига, с нетерпением и большим, чем обычно, предвкушением. Это случилось в полдень, когда глиняная головка обрела знакомые черты и Джерард, отступив назад, с довольным видом оглядел ее, потом вымыл руки и подошел к Тиффани. Его поведение показывало, что достигнув определенной стадии в своей работе, он вправе позволить себе небольшое развлечение.

Тиффани, не смутившись, встала, чтобы встретить его на полпути. Сначала его рот показался ей жестким и грубым, но затем его губы смягчились, а язык стал настойчивым и волнующим. Когда Джерард отпустил ее, Тиффани едва дышала, но, бесспорно, она испытала целый фейерверк ощущений.

— Проклятые корсеты, — пробормотал он, пока его руки ласкали ее. — Это все равно, что обнимать ствол дерева или мраморную колонну. Неужели ты не сможешь обойтись без него в следующий раз?

— Нет, — решительно ответила Тиффани, — моя горничная решит, что это очень подозрительно.

— Ну конечно! Я все время забываю, что имею дело с богатой девочкой.

Его руки крепче обняли ее.

— Сбрось одежду, Тиффани. Твоя голова прекрасна, но я хочу лепить все твое тело — твое нагое тело.

Его губы вновь встретились с ее губами, страстные и требовательные, и в Тиффани росло желание… желание чего? К чему толкало ее его тело и зов ее собственной плоти? Тиффани никогда не боялась неизвестности, но сейчас оказалась в плену инстинктивной осторожности, которая возобладала над ее природной пылкостью.

— Нет! — выдохнула она наконец.

— Тиффани, я не причиню тебе зла. Прежде всего я художник.

— Прежде всего ты мужчина, — отрезала она.

Он не стал настаивать, но в эту ночь она, лежа в постели, руками оглаживала свое собственное тело, представляя, что это Джерард ласкает ее сквозь тонкий шелк ночной рубашки, и дрожала от желания. Но вновь в ее голове всплыл вопрос — желания чего? Этого она не знала, за тем исключением, что это имело какое-то отношение к рождению детей. Но просто снять одежду, резонно решила Тиффани в тусклом свете наступающего дня, еще не значит заиметь ребенка.

— Хорошо, — ответила она Джерарду во время следующего сеанса, — но ты должен помочь мне, потому что я никогда в жизни не раздевалась сама.

Он взглянул на нее, и его глаза засверкали. С благоговением он расстелил на неряшливом полу ее меха, усадил ее на них и усердными дрожащими пальцами стал стягивать с нее одежду, пока тело девушки не предстало пред ним во всем совершенстве.

— И правда, мраморная чаша, — восторженно прошептал он, лаская бело-розовую грудь, — или, может быть, алебастровая. И я был настолько дерзок, что хотел писать или лепить такую красоту! Сам Фидий был бы здесь бессилен.

— Фидий? Он живет здесь, в Вилледже?

Он засмеялся, его чувствительные пальцы художника заскользили по гладкой коже Тиффани.

— Какое невежество! Неужели богатых девочек ничему не учат?

— Почему же? Хотя, должна признаться, я была очень своенравной ученицей. Но не думай, что я тупица. Если захочу, я могу быстро учиться.

— Держу пари, можешь, — хрипло сказал он и припал губами к ее соскам, а его рука скользнула между ее ног. Ощущение было чудесным — слишком чудесным. Тиффани отпрянула.

— Нет!

— Но почему же?

— А если у меня будет ребенок?

— Но я же только… Разве ты не знаешь, откуда берутся дети?

Тиффани отвернулась, не желая показывать свое незнание, затем все же ответила:

— Нет. — Но затем она вновь повернулась к нему и страстно произнесла. — Я хочу, чтоб ты объяснил мне!

— Я бы предпочел показать, — он вновь потянулся к ней, но Тиффани затрясла головой. — Тогда я покажу тебе это иным способом.

Он схватил несколько листков бумаги и начал рисовать, его карандаш бегал по бумаге быстрыми смелыми росчерками, при этом он объяснял. Тиффани слушала и смотрела, ее сердце бешено колотилось, во рту пересохло, дыхание слилось с дыханием Джерарда. Картинки были необыкновенно эротичны, и странное ощущение между ее ног становилось все сильнее, пока не превратилось в сверлящую боль. Но теперь, по крайней мере, она знала, почему, и за это она будет всегда ему благодарна.

Он отложил карандаш и бумагу.

— Пожалуйста, прошептал он, — пожалуйста! Ты не знаешь, как я хочу тебя и как трудно мне сдерживаться.

— Но у меня может быть ребенок.

— Я вовремя выйду из тебя, обещаю. Пожалуйста!

Она хотела уступить, но страх перед беременностью был слишком силен.

— Не сейчас.

Неожиданно она вспомнила, что лежит нагая, рядом с ним и, словно защищаясь, Тиффани завернулась в свои меха. Его лицо исказилось.

— Я не обижу тебя, — прошептал он, его голос был хриплым, полным страдания и боли. — И здесь, в Вилледже, мы знаем, что такое честь и достоинство. Неужели ты думаешь, что я хочу, чтобы ты выбежала отсюда, крича об изнасилований? Мужчина, джентльмен он или художник, сделает все, чтобы этого избежать!